Мысли: монахиня кассия (сенина). о практике многодневных постов в православной церкви

* * *

Племя женское сильнее всех, И тому воистину свидетель – Ездра.

Св. Кассия Константинопольская

Часть I. Зёрна

Отелъно не родится ни добро, ни зло, Всегда они в смешенъе.

Еврипид

1. Монах из Филомилия

Кто в надежде на победы домогается всё большего, не рассуждая о шаткости и неизвестности счастья, того это самомнение вовлечет в дела безрассудные.

(Менандр Византиец)

Вечером третьего июня одиннадцатого индикта, когда красноватое солнце уже садилось, уступая место долгожданной прохладе, монах Варсисий, совершив обычное молитвенное правило, покинул келью: его хижина из обмазанного глиной тростника, крытая соломой, была тесна и темновата, и в теплую пору отшельник чаще проводил время снаружи, под хлипким навесом. Оглядев пересохшие грядки с чахлыми листьями свеклы, бобов и сельдерея, Варсисий вздохнул и вышел за покосившийся плетень. Ясный безоблачный закат говорил о том, что жара вряд ли спадет в ближайшие дни, – а значит, дождей не стоило ждать до самых июльских календ. Вдали, на пологом склоне холма, на вершине которого стояла Филомилийская крепость, возле белых домиков копошились земледельцы. Сощурившись, Варсисий поглядел на вившуюся в долине дорогу, ожидая, впрочем, что она будет пуста и безлюдна, – путники редко посещали Филомилий. Однако на дороге виднелось облако пыли; оно быстро приближалось, и вскоре монах различил четырех всадников, которые свернули не в сторону крепости, а на тропу, ведшую к хижине Варсисия. Отшельник на всякий случай ретировался под защиту своей убогой изгороди и скрылся в хижине, но вскоре услышал снаружи знакомый голос:

– Отче, открывай! Свои!

Монах поспешно отворил калитку и поклонился:

– Здравствуй, господин Вардан! Чем обязано наше смирение дорогому гостю?

– Здравствуй, отче! Мне нужно поговорить с тобой… только не на улице, – ответил высокий темноволосый мужчина в богатом одеянии, входя во двор к отшельнику.

Вардан Турк, стратиг восточных фем, недавно назначенный на эту должность императором Никифором, страстно мечтал о царской короне. В народе, особенно среди монахов, любили и почитали свергнутую Никифором императрицу Ирину, а нового василевса не жаловали: бывший логофет геникона уже в начале своего правления показал себя человеком жестким, более всего заботясь о пополнении казны, – упразднил налоговые льготы, в том числе для монастырей, ввел несколько новых пошлин, и, как говорила молва, готовился отяготить граждан и другими поборами, чтобы поскорей умножить государственные средства, растраченные при прежней императрице – как утверждали одни, на благотворительность, как злословили другие, на личные нужды придворных евнухов.

Усиление поборов вызвало в народе недовольство, которым и решил воспользоваться Вардан, тем более что в войсках тоже роптали на императора по причине задержки жалования, и мечта о порфире, поманившая стратига, с каждым днем казалась все более осуществимой. Филомилийский отшельник был давним знакомым Вардана, стратиг по временам обращался к нему за духовными советами, а теперь приехал, чтобы открыть свои намерения и попросить благословения и молитв.

В хижине монах предложил Вардану сесть на крышку сундука, служившего обитателю кельи и сиденьем, и хранилищем для сухарей, бобов и фиников, а сам присел на край покрытого рогожей деревянного ложа. Стратиг заметно нервничал. То и дело переменяя позу, он рассказал о своих замыслах и, склонив голову, просил молитв. Ужас отразился на лице отшельника, и Варсисий, резко встав, сказал, простирая к стратигу худые, почти костлявые руки:

– Господин, не замахивайся на такое дело! Ничего из этого не выйдет, ты потеряешь не только имущество, но и глаза и в несчастьях проведешь остаток дней! Молю тебя, послушай моего совета – отступись! Отступись скорей от твоего намерения и даже не думай о царской власти!

Ответ монаха, слывшего прозорливцем, настолько сильно отличался от чаяний стратига, что Вардан, изменившись в лице, вскочил и выбежал из хижины. Когда он вышел за плетень, двое его спутников, которые, спешившись, ожидали стратига, подвели ему коня.

Третий спутник Турка гарцевал верхом на вороном жеребце тут же неподалеку. Самый высокий и широкоплечий из всех, с густой шевелюрой жестких волос цвета воронова крыла, горбатым носом и черными глазами, он был родом из Армении; густые брови придавали его лицу несколько угрюмое выражение. Впрочем, он действительно был неразговорчив, хотя умел при случае выражаться красиво и изящно – сын патрикия Варды, родственника Турка, он получил неплохое образование. Отвагой в сражениях Лев вполне оправдывал это имя: покинув родину, как только ему исполнилось восемнадцать, он приехал в фему Анатолик, поступил на военную службу и вскоре стяжал славу неустрашимого храбреца. Вардан, получив в управление восточные фемы, сразу включил его в число своих приближенных. Лев уже два года был женат на Феодосии, дочери патрикия Арсавира, и не так давно у них родился сын.

Два других спутника Вардана лишь недавно стали известны местным военачальникам. Один был моложе Льва, звали его Михаил, а из-за врожденного порока речи он получил прозвище Шепелявый. Среднего роста, коренастый, с небольшими темными глазами и волнистыми, но жидковатыми волосами, он был уроженцем Амория. Его мать была дочерью владельца постоялого двора на городской окраине, а отец добывал пропитание земледелием, но по настоянию жены бросил его и стал плотничать. Михаил с детства жил в бедности и, повзрослев, решил во что бы то ни стало выйти в люди. Шепелявый едва умел читать и писать, зато отличался выдающимися познаниями в скотоводстве, научившись им частью от отца, а более всего от своих дядек, отцовских братьев-земледельцев: с ходу указывал, какие из мулов пригодны для перевозок, а какие хороши для седоков и не пугливы, ловко погонял непокорных ослов и мог с одного взгляда сказать, какие из коней сильны и быстры в беге, а какие выносливы в бою; последним умением он и приглянулся Вардану.

Что касается третьего спутника Турка, то светлые волосы, круглое лицо и сероватые глаза выдавали в нем славянское происхождение. Он был старше и Михаила, и Льва, прихрамывал на одну ногу, но был очень крепок телом и силен. Молодость его прошла довольно бурно: устроившись на службу к одному стратигу, он вступил в связь с его женой, а быв уличен, сбежал к арабам и провел там несколько лет, изучив тамошний язык и обычаи. Однако разбогатеть ему не удалось, и, возвратясь в Империю, он добрался до Амория, где в трактире познакомился с Михаилом и решил вместе с ним попытать счастья на военной службе. Звали его Фома.

Когда Варсисий, выбежавший вслед за своим гостем, увидел этих троих, он на несколько мгновений остановился, как вкопанный, с широко раскрытыми глазами, а потом бросился к стратигу со словами:

– Господин Вардан, постой! Мне надо сказать тебе кое-что важное! Прошу тебя, выслушай, Христа ради!

Стратиг возвратился, думая услышать что-то новое и – как знать? – благоприятное для его планов: монах был настолько взбудоражен, что можно было подумать, будто ему внезапно открылось нечто из ряда вон выходящее. Но когда он вновь оказались в келье Варсисия, отшельник, не садясь, повернулся к Вардану и подрагивающим от волнения голосом произнес:

– Молю тебя, господин, оставь свои замыслы! Ты почтен высоким саном, богат, знатен, тебя уважает сам император… Не меняй все это на грядущие беды! Знай, что не ты, а твои слуги, которые ждут тебя там, завладеют престолом, сначала высокий и черный, а за ним – тот, что с отвисшей губой. Третьего тоже ждут провозглашение и славословия, но престола он не получит и погубит свою бедную душу…

– Да что ты несешь?! – вскричал стратиг. – Вот дьявол!

Стремительно развернувшись, он покинул хижину, понося монаха отборной руганью, и вскоре только следы копыт на тропе напоминали отшельнику о необычном посещении. Варсисий долго стоял у калитки, провожая взглядом четырех всадников, и по его впалым щекам текли слезы.

По дороге Вардан, громко и нервно хохоча, рассказал своим спутникам о пророчествах «шельмы-черноризца» насчет них.

– Еще один прорицатель выискался! – по суровому лицу Льва скользнула пренебрежительная усмешка.

– Вот-вот! – подхватил Фома с ухмылкой. – Им же скука смертная, отшельникам этим, сидят целыми днями одни, вот при случае и развлекаются, как могут…

– Да наврал он все, господин Вардан! – воскликнул Михаил. – Ты не волнуйся! Ну, посмотри на меня – какой из меня император?! Этот отец тут, наверное, пьет много с тоски, вот и мерещится всякое! Спьяну, знаете, и мне иногда такое привидится…

Но несмотря на эти издевки, во взглядах, которыми обменялись Михаил с Фомой, проскользнул огонек: они уже во второй раз слышали в свой адрес пророчество о царстве. Год назад, еще до назначения Вардана главнокомандующим на восток Империи, они оба, тогда состоявшие на службе у патрикия Сисиния, стратига фемы Анатолик, однажды были приглашены к нему на ужин, и, что самое странное, стратиг стал пировать наедине с гостями, выгнав всех слуг, а других приглашенных не было. Друзья исподтишка недоуменно переглядывались, но ели с аппетитом. Когда был выпит уже второй кувшин вина, Сисиний с торжественным видом поднялся с места и сказал:

– Вы, конечно, гадаете, что это я вас позвал. А вот, слушайте! Вчера возвращаюсь я в Аморий и заезжаю в трактир по дороге… А там недалеко от села этого живет мой знакомый монах, я его навещаю иногда… советуюсь, знаете, то-се… Мне говорили, он еще и пророчествует, и верно предсказывает, но сам-то я никогда не слышал, а тут… Стою на дворе, гляжу – мой черноризец идет. «О, – говорю, – приветствую, отче!» И что вы думаете? Он ничего не ответил, даже не кивнул, подошел и смотрит на меня так, смотрит… Мне прямо не по себе стало. «Ты чего, – говорю, – отче?» А он вдруг бух на колени! И шепчет: «Не прогневайся, господин, но выслушай меня, грешника! Хоть и стратиг ты, а императоров на службе у себя имеешь!» Я ему: «Ты что, отче?! За такие речи, сам знаешь…» А он: «Истинно, истинно говорю тебе! Михаил амориец и Фома хромой, что у тебя служат, корону носить будут!» – и руки к небу поднял… А потом поклонился и пошел. Совсем будто не в себе был, точно и впрямь Духом охвачен. Хорошо, разговора никто не слыхал… Так что, выходит, друзья мои, я сейчас пирую с будущими императорами! Ну, за судьбу!

Ошарашенные Михаил и Фома подняли кубки. Не шутка ли всё это?.. Но даже если и так, попировать они всегда не прочь! Ешь, пока дают, а там видно будет… Вино лилось рекой, и захмелевший стратиг, посмеиваясь, поднимал тосты «за будущих государей». Фома пил молча, улыбаясь и как будто не пьянея; Михаила, напротив, совершенно развезло, и он уже собрался запеть еврейскую песню – одну из тех, что ему частенько приходилось слышать в детстве в бедняцких кварталах Амория, – когда Сисиний пригласил в залу своих дочерей Агнию и Феклу и объявил их и своих сотрапезников женихами и невестами. Все четверо лишились дара речи. Фома сидел, как деревянный, с Михаила тотчас слетел весь хмель; оба растерянно взирали на нежданных невест. А девушки, то краснея, то бледнея, искоса взглядывали то на свалившихся на их головы женихов, то на отца, гадая, не шутка ли это не в меру развеселившегося родителя, который на днях рассуждал о том, как выдать дочерей замуж повыгоднее, а теперь задумал породниться с простыми стратиотами, – да еще один хромой, а другой косноязычный… Но Сисиний не шутил, и когда прошло первое удивление, Михаил, повнимательнее взглянув на предложенную ему в невесты Феклу, обнаружил, что она замечательно хороша собой, и поднявшись, торжественно заявил:

– Господин Сисиний! Думаю, сегодня Сам Бог говорит через тебя, а можно ли противиться Богу! – и они с Фомой согласились на внезапное предложение.

Тут же были позваны остальные домашние, и застолье превратилось в пир по поводу помолвки, затянувшись глубоко за полночь. Правда, невесты хранили гробовое молчание и никакой радости не выказали, но Сисиний всегда был в семье полновластным господином, все его трепетали, от супруги, теперь уже покойной, до слуг, и какое-либо непослушание представлялось немыслимым…

– Если черноризец и наврал, так это нас не касается, – тихо сказал Михаил Фоме, когда они уже под утро уходили от стратига. – Дурак или не дурак Сисиний, что поверил ему, но мы-то с тобой точно не в проигрыше!

– Угу, – пьяно улыбнулся Фома.

Однако не прошло и трех месяцев после того, как друзья стали зятьями стратига, и судьба обошлась с ними самым вероломным образом. Было перехвачено некое «мятежное» письмо Сисиния к низложенной императрице Ирине, и василевс лишил стратига всех имений и отправил в далекую ссылку. Потеряв сразу и тестя, и покровителя – Сисиний умер в изгнании спустя пять месяцев, – Михаил и Фома с супругами уже приготовились к бедности и скитаниям, но тут им опять повезло: они попались на глаза Вардану, который, затевая мятеж, собирал вокруг себя всех так или иначе обиженных императором. И вот, сейчас пророчество подтверждалось, хотя в несколько иной версии, не слишком благоприятной для Фомы. Зато Михаил сильно задумался…

Между тем, Вардан, вдоволь насмеявшись над «обезьяной в рясе», махнул рукой на предсказание. Мечта о пурпуре уже настолько завладела стратигом, что расстаться с ней было трудно, а пророчество монаха казалось совершенной нелепостью. «Ну, положим, представить льва на троне еще можно, – думал Вардан. – Но император шепелявый и полуграмотный… что за чушь! А я, дурак, еще считал этого враля Божиим человеком!»

На следующий день стратиг принялся собирать против императора Никифора большое войско – за ним пошли четыре восточные фемы, за исключением отказавшегося повиноваться Арменьяка, – и 19 июля начал восстание.

…Впоследствии Вардану не раз пришлось вспомнить пророчество «шельмы-черноризца». Когда мятежные войска подошли к Хрисополю, император послал к восставшим Иосифа, эконома столичного храма Святой Софии, и он, вступив от имени василевса в переговоры со стратигом, одновременно начал тайно уговаривать приближенных Турка сложить оружие, обещая прощение и всяческие милости. Шепелявый Михаил согласился сразу и убедил Льва последовать его примеру. Фома остался с Варданом, но после отхода значительной части войск провал восстания был очевиден. Мятежный стратиг отошел к Малагинам и вскоре, отчаявшись в успехе, покинул войско, постригся в монахи и удалился на остров Прот. Император в наказание лишил имений многих архонтов, поддержавших бунт, и оставил войско без жалования, зато не поскупился на награды тем, которые добровольно присоединились к нему до окончания мятежа: Лев получил должность начальника федератов и дворец Дагисфей к северо-западу от Ипподрома, а Михаил стал комитом шатра при стратиге Анатолика и владельцем небольшого дворца Кириан в районе Влахерн.

В Амории, главном городе Анатолика, Шепелявый приобрел особняк, и там в конце июня Фекла родила сына. Мальчика крестили на сороковой день, в праздник Рождества Богородицы, причем восприемником его от купели стал Лев, нарочно ради этого приехав в гости к другу. Михаил дал сыну имя Фео?фил – в память собственного отца, уже умершего.

Время шло, император Никифор, хотя постоянно опасался заговоров, всё же довольно прочно утвердился на престоле; казалось, ничто не предвещало смены власти, и слова монаха из Филомилия представлялись нелепой фантазией. Лев уже и думать о них забыл, тем более что не знал о той части пророчества Варсисия, которая касалась Вардана и сбылась спустя несколько месяцев после мятежа: несчастный Турк, несмотря на обещание василевса не карать его и позволить мирно жить в монастыре, был ослеплен по приказу Никифора. Михаил, однако, запомнил слова прорицателя. Тогда, знойным июньским вечером, стоя у подгнившего частокола, он успел рассмотреть монаха, прорекшего, как оказалось, ему царство: Варсисий отнюдь не походил на «шельму», и чем чаще Михаил размышлял о пророчестве, тем больше крепло в нем убеждение, что слова отшельника непременно сбудутся…

2. Брат и сестра

Глупцам отрадно хвастовство крикливое,
Но мудрому – молчанье и покой души.

(Георгий Писида)

8 сентября – в тот самый день, когда Вардан Турк решил сложить оружие и ночью тайно покинул мятежное войско, – Георгий, протоспафарий и член Синклита, сидел у себя дома за обеденным столом, отделанным слоновой костью, и с ожесточением расправлялся с внушительным куском жареной свинины, приправленной индийским перцем и корицей. Двое слуг стояли у него за спиной, готовые исполнить приказания господина, и время от времени многозначительно переглядывались: хозяин был явно не в духе. Георгий принадлежал к числу людей, которые никогда не могут почувствовать себя счастливыми: несмотря на то, что его жизнь была вполне благополучна и устроена, он постоянно находил поводы для гнева или зависти.

Он происходил из семьи обедневшего македонского землевладельца, который был вынужден продать большую часть своих поместий и жил, плохо сводя концы с концами; в довершение бедствий мать семейства умерла, оставив отца с двумя детьми на руках. Георгий был старше своей сестры Марфы на восемь лет и, когда ему пошел шестнадцатый год, с благословения отца отправился искать счастья в Царствующий Город. Константинополь поразил молодого провинциала: огромные площади и широкие центральные улицы, вымощенные мраморными плитами, где рядом с одетыми в шелка сановниками можно было встретить безобразных нищих в отрепьях; роскошные портики и высокие колонны; многочисленные статуи работы знаменитых античных мастеров, свезенные со всей Империи для украшения Нового Рима; поднимающиеся тут и там прекрасные храмы; величественные дворцы с золочеными крышами, облицованные мрамором и украшенные барельефами; особняки богачей, окруженные великолепными садами; шумные рынки, где можно было купить всё, что угодно, от простого ячменного хлеба до одежд из драгоценного шелка и багдадских узорчатых ковров; и, наконец, величественно плывший над Городом купол Святой Софии… Глядя на всё это великолепие, потрясенный юноша думал: «Надо обосноваться здесь во что бы то ни стало!» Теперь ему внушала тоску и ужас одна мысль о том, что в случае неудачи придется вернуться домой, к жизни среди виноградников и ячменных полей, в окружении земледельцев в вечно испачканной землей одежде, с грубыми манерами, часто неспособных связать двух фраз, поскольку их постоянным обществом были овцы, козы и собаки. Немало похождений и злоключений выпало на долю Георгия, однако юный честолюбец добился своего: умевший втираться в доверие к вышестоящим путем искусной лести и разных приемов, которым он Бог весть, у кого научился, экономный до скаредности и расчетливый, через семь лет он был женат на дочери богатого константинопольского купца, имел особняк рядом с форумом Феодосия, носил титул протоспафария и заседал в Синклите. Когда отец написал ему, что Марфу неплохо бы тоже устроить в столице, Георгий немедленно пригласил сестру к себе, собираясь выдать ее замуж так, чтобы этот брак мог упрочить его собственное положение при дворе.

Марфе в то время только что исполнилось пятнадцать. Ее нельзя было назвать красавицей, но было что-то запоминающееся в разрезе ее больших темных глаз и овале смугловатого лица, обрамленного темно-каштановыми волосами. Поселившись в доме брата, она жила почти затворницей, пряла лен, читала Псалтирь и по воскресеньям и праздникам, а иногда чаще ходила в церковь. Георгий обращался с сестрой со снисходительностью старшего, накопившего немалый жизненный опыт, воображая, как устроит ее брак, и как она потом будет до гроба ему благодарна за братскую любовь и заботу…

Но почтенного синклитика постигла неудача: пока он был выбирал подходящую партию для сестры, стараясь не прогадать, Марфа сама позаботилась о себе. Все началось со случайной встречи в воскресенье на выходе из Святой Софии. Народу было так много, что в толкотне Марфу оттеснили от ее служанок; она слегка растерялась и, отойдя в сторону, встала в простенке между дверьми из нартекса в храм, надеясь, что девушки отыщут ее, когда схлынет толпа. Но тут к ней, как назло, привязался оборванец, выклянчивая милостыню. Марфа дала ему обол, и он скрылся в толпе, однако вскоре появился в окружении десятка таких же попрошаек. Они окружили девушку, с жалобным нытьем протягивая к ней грязные руки, а один, видимо, чтобы вызвать побольше сочувствия, распахнул на груди лохмотья и показал ужасную незаживающую язву. Марфе стало дурно. Она беспомощно огляделась вокруг, уже готовая заплакать, и вдруг поймала взгляд выходившего из храма в нартекс высокого молодого человека. Она умоляюще посмотрела на него, а он, тут же оценив ее положение, быстро подошел, сунул в руку каждому попрошайке по мелкой монетке и строго сказал:

– А теперь брысь! И не сметь больше приставать к госпоже!

Оборванцы немедленно исчезли.

– Благодарю тебя, господин! – воскликнула Марфа. – А то я не знала, что и делать…

– Не стоит благодарности, госпожа, – молодой человек слегка поклонился, и девушка отметила, что у него густые вьющиеся волосы золотисто-русого оттенка, очень красивая осанка и изящные манеры.

«Придворный, наверное», – подумала она. А он несмело спросил:

– Но почему ты здесь одна, госпожа?

В основу статьи положены доклад и дискуссия вокруг него на IV Мятлевских чтениях ИПЦ 8 июня 2015 г.

Соблюдение постов — тема, всем знакомая. Почти самое первое, что слышит человек, приходя в Церковь и пытаясь узнать, как жить по-христиански, это — что надо соблюдать посты. На вопрос, что такое пост, человека просветят, чтó ему можно есть «по уставу» и чего нельзя. Если человек спросит, зачем нужно поститься, ему, скорее всего ответят: «Потому что это церковное установление и святоотеческое предание, а мы должны слушаться Церкви».

И в самом деле, 69-е Апостольское правило гласит: «Если кто епископ, или пресвитер, или диакон, или иподиакон, или чтец, или певец, не постится во святую Четыредесятницу пред Пасхою, или в среду, или в пятницу, кроме препятствия от немощи телесной: да будет извержен. Если же мирянин: да будет отлучен».

Таким образом, каноническое право узаконивает в качестве обязательного Великий пост и пост по средам и пятницам.

Великий пост — самый древний из многодневных церковных постов, и его продолжительность в 40 дней стала общецерковной нормой уже в первые века христианства. У святых отцов много наставлений о пользе поста, и они относятся как раз к соблюдению Великой Четыредесятницы.

Иначе дело обстоит с тремя другими многодневными постами. Посты Рождественский и Апостольский появились довольно рано, упоминания о них встречаются уже в IV в. Однако Рождественский пост очень долго имел длину всего семь дней и стал сорокадневным только в 1166 г., по решению Константинопольского патриархата. Апостольский (или Петров) пост первоначально был введен не как общеобязательный, а в качестве компенсации для тех, кто по каким-либо причинам не мог поститься в Великий пост — таковым предписывалось поститься по окончании праздничного периода, после Пятидесятницы; в отдельный пост он выделился позже, в связи с ростом культа святых Петра и Павла. Успенский пост был установлен намного позже — его не было еще и в IX веке.

Однако церковные каноны ничего не говорят нам о соблюдении каких-то других многодневных постов помимо Великого. Обратимся к толкованиям авторитетных византийских канонистов на Книгу правил — такие толкования оставили монах Иоанн Зонара (в первой пол. XII в.), диакон Алексей Аристин (ок. 1130 г.) и Патриарх Антиохийский Феодор Вальсамон (в конце XII в.; Патриархом Антиохии он был номинальным и жил в Константинополе); эти толкования можно считать последним словом византийского канонического права. О трех многодневных постах Зонара и Аристин не говорят ничего, указывая в толковании на упомянутое Апостольское правило лишь на необходимость соблюдения Великого поста и среды с пятницей. Вальсамон говорит о том же и прибавляет: «Заметь из настоящего правила, что собственно существует один пост, сорокадневный, пред Пасхою; ибо если бы были и другие посты, то упомянуло бы правило и о них. Впрочем, если мы постимся и в другие посты, как то: в пост Святых Апостолов, Успения Святой Богородицы и Рождества Христова, не подвергнемся за сие стыду».

То есть те, кто соблюдает другие многодневные посты, даже не удостаиваются за это похвалы — напротив, им делается одолжение, их успокаивают: если они постятся, то не делают ничего плохого. Ни о какой обязательности соблюдениях этих постов нет и речи.

В 1890-х годах сербский епископ Никодим (Милаш) издал толкование на Книгу правил , где собрал сведения из разных источников. Там он пишет: «Относительно продолжительности Великого поста, соблюдаемой и ныне Православною Церковью, никогда и ни с чьей стороны не возникало никаких споров; но этого нельзя сказать относительно продолжительности других постов. Александрийский патриарх Марк обращался в свое время к Вальсамону с вопросом: нужно ли соблюдать со всею строгостью посты перед праздниками Св. Апостолов, перед Рождеством Христовым, перед Успением Богоматери, или их можно сокращать? Отвечая на этот вопрос, Вальсамон приводит решение Константинопольского патриаршего синода при патриархе Николае III (1084-1111), по которому перед этими праздниками следует поститься только семь дней, так как есть только один пост перед Святой и Великой Пасхой, продолжающийся сорок дней. Впрочем, для желающих поститься перед упомянутыми праздниками более семи дней, или для тех, кому эти посты прописаны ктиторским уставом, предоставляется полная свобода».

Под ктиторским уставом здесь подразумевается устав, данный монастырю его основателем. Таким образом, церковные каноны не предписывают христианам обязательного пощения в Апостольский, Успенский и Рождественский посты, а византийские толкователи канонов, если и говорят о необходимости этих постов, то ограничивают их длину семью днями, предоставляя более длинные сроки исключительно на волю желающих или тех монахов, которым это предписывает устав их обители.

Возникает вопрос: откуда в нашем современном уставе взялось правило о соблюдении упомянутых трех постов в течении не семи дней, а гораздо дольше, почему всей Церкви был навязан устав пощения какого-то монастыря и — главное — откуда взялось понятие о поголовной необходимости соблюдения этих постов? В Византии, на которую мы вроде бы привыкли ориентироваться, подобной постной обязаловки не было. Если в нынешнем виде эти три поста и соблюдались в тех или иных монастырях, у нас нет канонического основания навязывать их всем христианам и особенно мирянам.

Но главный вопрос в другом: каков духовный смысл многодневных постов и насколько они оправданы с этой точки зрения? В синаксаре перед началом Великого поста красочно описывается его польза на основе толкований святых отцов: это «десятина всего года», которую мы посвящаем особо богоугодной жизни, время сугубого покаяния, очищения сделанных за год грехов и т. п. Вроде бы все хорошо, правильно и вдохновляет на подвиги — если бы действительно Великий пост был единственным длинным постом в году. Но современный человек, которого непонятно откуда взявшийся церковный устав вынуждает поститься двести, а то и больше дней в году, слыша эти призывы, может придти в недоумение, а то и в уныние: ведь не успеет кончиться один многодневный пост, как уже на носу второй… Какая уж тут «десятина года»! Человек поневоле задается вопросом: какой в этом смысл?

Св. Иоанн Златоуст говорил: «Ошибается тот, кто считает, что пост лишь в воздержании от пищи. Истинный пост есть удаление от зла, обуздание языка, отложение гнева, укрощение похотей, прекращение клеветы, лжи и клятвопреступления», — эти слова даже вошли в одну из великопостных стихир. Между прочим, в современной практике католиков в вопросе поста основной упор делается как раз не на пищевые ограничения (которые там минимальны), а на ограничения душевного плана: люди отказываются на время Великого поста от каких-то развлечений, от интернета или посвящают время богоугодным делам.

Такой подход согласуется с тем, что говорится в Книге пророка Исаии: «Таков ли тот пост, который Я избрал, день, в который томит человек душу свою, когда гнет голову свою, как тростник, и подстилает под себя рубище и пепел? Это ли назовешь постом и днем, угодным Господу? Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: „вот Я!”» (Ис. 58:5-9).

Между тем, если спросить современного православного, в чем состоит пост, он, скорее всего, расскажет, чего нельзя есть и что можно, и в какие дни можно есть рыбу, а в какие нет… То есть рядовой многодневный пост у нас превратился в банальную диету. Во время поста человек думает по большей части о еде — чего можно, чего нельзя, и ждет, когда же, наконец, будет все можно, — но очень мало или вовсе не думает о том, как поститься умом, а не только телом. Между тем пищевой пост, если уж говорить о церковном уставе, состоит не только в том, чтобы вместо мяса есть гречку, но и в том, чтобы вкушать пищу всего один раз в день вечером. Таким образом, на самом деле никто из нас фактически по уставу не постится, а то, что мы привыкли называть постом, это даже в телесном смысле всего лишь диета, но еще не пост.

Думаю, что если бы каждый христианин в постное время посвящал хотя бы полчаса в день умной молитве, это принесло бы ему куда больше пользы, чем унылое поедание овсянки на завтрак или даже голодание до вечера 40 дней подряд. Умное делание приносит пользу и без телесного поста, а вот телесный пост без умного делания — это, с аскетической точки зрения, просто бессмыслица.

Великий пост в этом смысле более логичен: он соединен со специальным богослужением, которое очень заметно меняет богослужебную практику: человек постится не только телом, но и душевно, умственно, он получает подспорье для покаянного настроения и душеполезных размышлений. О прочих многодневных постах этого сказать нельзя совсем. Конечно, в будние дни там случаются богослужения с поклонами и постными элементами, но их немного, а обычный христианин, приходящий в церковь только по воскресеньям, ни о чем таком и не подозревает. Получается, что эти посты превращаются для него в непонятную диету: пищи для души никакой, а польза для тела сомнительна — ведь сегодня человек вроде бы здоров и рвется поститься по уставу, а спустя 10-15 лет у него начинают разрушаться зубы, появляется анемия, расстройство желудка и другие болезни. И даже если он перестанет поститься так строго как раньше, здоровье он себе может и не вернуть. Это особенно относится к живущим в наших широтах, где те же овощи и фрукты далеко не так питательны и полезны, как на юге, где составлялись все эти постные уставы.

Между тем святые отцы говорят, что в аскезе «мы должны быть не телоубийцами, а страстоубийцами». Но если спросить себя, какую страсть мы убили с помощью постов за те самые 10-15 лет, ответ, я боюсь, будет неутешительный. Многие люди от длинных постов становятся только еще злее и раздражительней, а не добродетельнее. Какую же духовную пользу мы получаем в таком случае от этих постов? Вот о чем, мне кажется, надо задуматься.

Пост есть и в других религиях, но он обычно соединяется с особыми духовными практиками. Например, в восточных религиях люди соединяют пост с усиленной медитацией, учатся работать с сознанием и с энергиями тела, и эта работа приводит к тому, что им естественным образом даже перестает хотеться есть скоромное. То есть налицо психофизическая траснформация. А у нас часто ли можно услышать с амвона перед началом многодневного поста не гастрономические указания о том, как надо питаться, и не призывы не нарушать пост и почаще ходить в церковь, а наставления о том, как заниматься умным деланием, как работать со своей душой во время поста, как изменять сознание? — Напомню, что слово «покаяние», по-гречески μετανοῖα, дословно означает «изменение ума».

Резюмирую, исходя из всего сказанного. Во-первых, помимо Великого поста, три остальных многодневных поста следует предоставить воле желающих или, в крайнем случае, ограничить обязательную их продолжительность семью днями перед соответствующим праздниками, и перестать навязывать в качестве общецерковной практики местечковые уставы ряда средневековых монастырей. Во-вторых, в наставлениях по поводу соблюдения поста пора перестать делать упор на гастрономическую составляющую, а учить людей поститься духовно, то есть учить их умному деланию, а не только призывать чаще ходить в храм на службы. В противном случае мы ничем не отличаемся от тех фарисеев, которых обличал Христос, и наша православная диета 200 дней в году к спасению души нас никак не приблизит.

ОБСУЖДЕНИЕ:

Епископ Григорий : Откуда эти посты возникли. У нас Типикон XVII века очень во многом содержит афонский монашеский устав, который сам по себе складывался на Афоне где-то века с XII. Он складывался довольно в большом отрыве от преобладавших в Византии уставов. И он, действительно, складывался в сторону такой жесткости. В частности, устав первой седмицы, когда надо ничего не есть, тоже не такой, потому что в уставе о первой седмице говорится, что надо поститься как во все остальные дни Великого поста. Поэтомутрудно дать ответ на вопрос, зачем наш Типикон, который создан в том виде, в каком он есть, в 1695 году принимает этот устав, но в принципе этот вопрос не очень нужен. Какая разница? Понятно, что в Московской Руси в 1695 году были такие традиции. Конечно, нет такой большой необходимости ориентироваться на этот особый афонский устав. Кроме того, он действительно не совместим с жизнью для большинства людей. А практически я, честно говоря, считаю, что у нас эпоха такого всеобщего раздолбайства, а посты все-таки немного напоминают о чем-то, поэтому, я думаю, в рекомендательном порядке лучше, чтобы все, кроме особо болящих, соблюдали все посты. То есть, мне кажется, что все-таки нужна какая-то строгость, потому что иначе все совершенно расползается.

Монахиня Кассия : Что значит «расползается»? В чем состоит смысл поста? Просто не есть рыбу, мясо? Зачем в Церкви нужна диета?

Епископ Григорий : Она «вырубает» из нормального человеческого общения. Если обычного человека оставить среди ему подобных, то он вообще забудет обо всем. А когда что-то нельзя, то ты сам об этом вспоминаешь и не пойдешь в какие-то гости, а если пойдешь, то будешь там себя вести с осторожностью. Поэтому педагогический эффект от этого большой - это я точно скажу. Матушки это могут не признать, потому что матушки замечают другой эффект. Действительно, для многих людей с распространенными сейчас заболеваниями минусы слишком велики. Поэтому здесь нужен некоторый баланс. И я бы поэтому предпочел избежать официальных регуляций этих вещей здесь, а неофициально - «ничего не вижу, ничего не знаю».

Алексей Зайцев : Я, конечно, отнюдь не постник по уставу, и в силу своего, так скажем, раздолбайства, и, может быть, здоровья, попорченного в свое время всякими излишествами, но, тем не менее, идея поста достаточно проста. Вот если мы хотим быть в рамках Традиции с большой буквы, то понятно, что воздержание всяко лучше невоздержания. Думаю, с этим никто спорить не будет. И всем понятно, по крайней мере, здесь собравшимся, что воздержание не самоценно. Речь же идет не о том, чтобы просто не есть, а не есть ради чего-то. Другое дело, что я согласен с матушкой Кассией, что об этом слишком мало говорят с амвонов. Если мы говорим об ИПЦ, то и амвонов, в общем-то, не много, с которых можно говорить, и чаще, да, говорят о какой-нибудь ерунде. Поэтому лично я считаю, что все традиции, пусть они даже не регламентированы канонами, а возникли позже, которые, играют на вот эту Традицию с большой буквы, пусть они будут. Зачем их отменять? Даже если их не было в древности, даже если они не засвидетельствованы канонами и толкователями канонов. И сейчас нет какого-то массового стремления к аскетизму, который нужно было бы как-то законодательно ограничивать. Сейчас массовое стремление к отрицанию аскетизма - это факт. Поэтому, зачем отменять что-то, что уже существует в сознании и является каким-то ограничителем? Пусть это даже самый начальный уровень, такой детский, когда люди просто воздерживаются диетически, и ничего кроме этого даже не предполагают. Мне кажется, это все равно хорошо. Плохо тогда, когда люди начинают создавать какую-то идеологию, утверждать, что само по себе это воздержание спасительно, а нарушение этого воздержания - гибель души. Но такие идеи если и существуют, то в достаточно маргинальной среде и даже, наверное, не в ИПЦ, а где-то на задворках Московской патриархии. Поэтому я не думаю, что это какая-то проблема, что люди там чего-то не понимают. В основном им, конечно, лень что-то делать. Я просто по себе сужу — мне всегда лень, а просто тут какая-то необходимость, и по необходимости придется немного побороться. Какие-то психологические заслонки существуют, ну и ладно, и хорошо. Я же осознаю, что это психологические заслонки, не более того. Мне они нужны? Нужны. И зачем же я буду с ними бороться, их отменять? Скажем, я ветхий человек, мне нужна куча подпорок, костылей, заслонок. Вот, увы, несмотря на сколько-то лет проведенных в христианстве, я могу сказать, что от Духа Святого, в смысле Пятидесятницы и святоотеческом смысле, я не родился, я человек ветхий. Но раз, скажем, я человек ветхий, то мне и нужен Ветхий Завет, мне нужен закон, который регламентировал бы мою жизнь. При этом сказать, что никакой пользы это мое христианство мне не принесло, я не могу. Я не буду заниматься исповедью перед вами, но, тем не менее, те плоды и те результаты, которые вот так утрированно и с юмором изложил отец Вячеслав, а я вам сегодня озвучил, что «поначалу хотелось убить всех, а со временем только через одного, а сейчас, может быть, только каждого третьего». Но это же тоже плоды. Я считаю, что это плоды христианства, а не самовнушения, не каких-то психологических штучек, что есть мотивация какая-то. Вот и все - все просто. Воздержание лучше невоздержания, это всем понятно.

Епископ Григорий : Другое дело, что нет оснований для введения санкций.

Алексей Зайцев : Конечно, санкций не должно быть. Санкции должны быть основаны только на канонах. Когда духовник начинает заниматься каким-то каноническим творчеством, отлучая от причастия, от церковного общения за то, за что каноны отлучения не предполагали, надо бы налагать, наверное, прещения на самого этого духовника. Здесь ясно, что добровольность должна быть. Но раз уж сложился такой, скажем, психологический эффект, как матушка выразилась, восприятие этих постов как обязаловки, то зачем это разрушать, раз он уже есть? Пусть он будет.

Монахиня Кассия : Но зачем? Вы говорите опять же о гастрономической стороне. А я говорила не только о ней. Я считаю, что без умного делания пост бессмыслен абсолютно. А у нас не только ему не учат, а даже никто не знает что это такое, и отсылают к каким-то книжкам. Какой смысл?

Алексей Зайцев : С точки зрения спасения души, соединения с Богом, пост, да, без умного делания бессмыслен. Но для того, чтобы начать соединяться с Богом, нужно хотя бы чуть-чуть иметь опыт самодисциплины. Потому что если нет опыта самодисциплины, а человек привык все время лежать на пляже, он может так замечательно рассуждать (особенно если есть интеллект, какие-то способности, эстетический вкус) об умном делании, о чем угодно, но для начала надо просто встать вот с этого места и начать хоть что-то делать. До Бога ему еще далеко.

Монахиня Кассия : А Великий пост на что? И среда с пятницей? Этого мало? А кому-то и чересчур много.

Алексей Зайцев : Ну, кому-то мало, наверное. Человек - существо биологическое. Но вот с точки зрения святоотеческой антропологии - Вы это прекрасно знаете - биологию надо потихоньку превосходить. Жизнь во Христе предполагает превосхождение этих кожаных риз. Воздержание этому служит. Если человек таких целей не ставит, то ему и причащаться не надо. Масса людей, которые где-то там причащаются, при этом не предполагают, наверное, никакого обожения, соединения со Христом и прочее. Это же не повод и нам не причащаться.

Епископ Григорий: Во многих случаях мы причащение отменяем как раз, стараемся таких не причащать.

Алексей Зайцев : Если человек не может поститься по физическим или психическим причинам, то, конечно, ему и не надо поститься. Но норма все-таки воздержание, а не невоздержание. Ни в каком святоотеческом христианстве, которому мы пытаемся следовать, нет такой нормы, что невоздержание лучше, чем воздержание.

Монахиня Кассия : Святые отцы веками жили без этих постов, как я Вам только что сказала. Они прекрасно обходились без этого.

Алексей Зайцев : Да, согласен. Но сейчас-то мы находимся в другой исторической реальности, когда такая традиция уже есть. Если бы она противоречила учению Церкви, канонам и т.п., ее нужно было бы отвергнуть, но она разве противоречит?

Монахиня Кассия : Правильно, мы находимся в другой реальности, когда нам просто нечего есть. Человек начинает поститься и думает, что бы ему поесть, потому что кроме гречки и макарон, бледных помидор, в которых ничего нет, ему не найти. Вот поезжайте на юг и поститесь там. А потом все на здоровье начинают жаловаться. Я знаю несколько человек, которые сначала были здоровы, постились по уставу, а потом у одной язва, у другой желудок расстроен, у третьей что-нибудь еще. У меня, например, анемия развилась от постов - вот и все.

Алексей Зайцев : Я высказал свою точку зрения. А для Вас надо сделать исключение какое-то.

Епископ Григорий : Любое причем.

Монахиня Кассия : Получается, что мы делаем исключение только тогда, когда человек здоровье уже испортил. А зачем его нужно было портить с самого начала? Кто-нибудь объяснит это? Никто ж не объясняет. Получается, что бессмысленно.

Священник Вячеслав: Вопрос не в еде. Мы зачем-то связываем мясо и здоровье. Раньше мясо вообще ели только по праздникам, все работали, и никто не падал. То есть часто это просто заболевание желудка или других органов пищеварения, потому что не воспринимаются никакие полезные элементы организмом — это врачи должны квалифицированно интересоваться. Для меня, например, пост не приносит каких-то страданий. Наоборот, часто, когда выходишь из поста, становится тяжелее от непостной пищи. И овсянка мне нравится. Сбалансировать постную еду можно фруктами, курагой, изюмом.

Алексей Зайцев : Вот мне кажется, что никаких революций здесь не нужно, хотя если такая революция и произойдет, то христианство само по себе, конечно, никак не пострадает. Но революция может привести, если мы начнем об этом так резко говорить, к психологическим травмам. Что греха таить - и тут я с Вами полностью согласен, - что большинство прихожан, в том числе и в ИПЦ, такие вот дети. Мы и сами дети все. Вот есть Дед Мороз или нет? Конечно, есть. И своим детям я никогда не буду навязывать, что вот никакого Деда Мороза нет, а это я переодевался. Но дети подросли потом и, естественно, поняли, что вот в том смысле, как они первоначально думали, Деда Мороза нет. Он есть в другом смысле. И никакого конфликта не было, никто из моих детей не предъявлял мне, что, мол, ах, ты меня всю жизнь обманывал. И вот есть детский уровень церковной жизни. Большинство так называемых христиан, во все времена, в т.ч. и наше, были и есть на этом детском уровне. Они, может быть, всю жизнь проживают в этом, и пусть их Господь судит. Мы со своей стороны должны что-то объяснять, чтобы они росли как-то, сознательнее становились, раз уж «назвались груздем». Мне кажется, это такой подростковый психологический эффект: я вот подрос немного и узнал, что Деда Мороза в этом смысле нет, и я начинаю бегать и всех немножко «кошмарить». А зачем это делать?

Монахиня Кассия : Проблема в том, что мы годами живем в подростковом возрасте, как Вы выразились, и не выходим оттуда никуда. Потому что кроме гастрономической диеты вопрос ни в чем не состоит. Я отношусь к этому спокойно, мне просто людей жалко.

Алексей Зайцев : «Людей пожалеть» - это как раз оставить их в детском состоянии. Это равносильно тому, что мы сейчас пойдем в детские сады к началу новогоднего утренника, выйдем и скажем: а вы знаете, дети, Деда Мороза-то нет! И снегурочки нет - она ряженая. Вот вам ее паспортные данные - она такая-то, из такого-то театра. А вы-то что думали?

Монахиня Кассия : Я, честно говоря, Ваши аналогии между постами и Дедом Морозом как-то не поняла. Поясните, пожалуйста, подробнее.

Алексей Зайцев : Не между постами и Дедом Морозом, а между сознанием детей на утреннике и сознанием детей церковных, для которых посты - это такой церковный якорь. Вот Вы правильно совершенно сказали, что многие начинают воспринимать христианство как…

Монахиня Кассия : …как место, где все запрещают.

Алексей Зайцев : Да! А вот другого восприятия у них пока нет - они дети. И какое-то время им надо в этом детском состоянии побыть, может быть. Подрасти, укрепиться. А может быть, все время надо быть в этом состоянии. Поэтому с одной стороны - это некая коллизия, что христиане призваны быть и по уму не младенцами, а с другой стороны - все-таки реальность такова, что большинство младенцы, и мы сами в той или иной мере тоже. И вот что с этим делать? Взять и отсечь вот этих младенцев? Взять меч духовный и сказать: все, конец, - и связи перерубить!

Монахиня Кассия : Вы говорите немножко не о том. Если говорить о том, что все мы дети, то если воспитывать ребенка и ему все только запрещать, то Вы можете воспитать очень плохого ребенка.

Алексей Зайцев : Да. Но это не наш случай. Есть, конечно, такая деструктивная церковная среда, где жестко все запрещают, но у нас-то все, скорее, либерально, по-моему. В случае детей без запретов нельзя. Но кроме запретов, должны быть поощрения и разрешения. Ясно же, что если ребенок живет в системе запретов, он вырастает психом. Но если ребенок растет в системе только одних разрешений, то тоже будет психом, но другим. А должен быть какой-то баланс.

Монахиня Кассия : Так вот я и говорю, что баланса-то нет. Вот даже о. Михаил Ардов, известный почти всем, наверное, так и говорит, что, во-первых, в Церкви нет нормальных, во-вторых, говорит, что православие - это религия запретов. Я считаю, что это совершенно ненормально.

Алексей Зайцев : Я считаю, что в Церкви ненормальных очень много, но причин этого тоже много очень разных, и то, о чем мы говорим - система запретов - это не самая главная, может быть, причина, а одна из. В Церковь и изначально приходят в большинстве ненормальные люди.

Епископ Григорий: Я говорил, что надо привлекать нормальных людей, а не нормальных психически. Я уверен, что ни один нормальный психически в Церковь не пойдет никогда. Поэтому речь о том, что некоторые психически ненормальные могут быть социально нормальными. Я в этом смысле говорил о нормальности.

Наталия Горшенкова: Говорить об ослаблении поста для человека с физическими заболеваниями у нас принято - эта тема обсуждается. Конечно, если пост для состояния физического здоровья вреден, то пост послабляется. Но, как мы знаем, есть еще и психологические заболевания. И за последние годы у нас идет колоссальный рост какминимум заболеваний двух- это заболевания депрессивного спектра и расстройства пищевого поведения. Они прогрессируют, и особенно это видно в больших городах и мегаполисах. Это то, что не свойственно жизни прежних веков.

Епископ Григорий : Свойственно, почему?

Наталия Горшенкова: Тревожность увеличивается, депрессии, расстройства пищевого поведения, алкоголизм, наркомания прогрессируют.

Епископ Григорий : Расстройство пищевого поведения требует такого огромного внимания, которое не может вместиться в рамки этого обсуждения. Сейчас это невозможно обсуждать. Это не единичный случай. Если приход содержит больше 20-30 человек, то проблема расстройств пищевого поведения, причем не тривиального преломления, становится очень важна. Я уж не говорю о проблемах нашего прихода, где больше ста человек, где вообще масса всяких примеров. Есть всякие вещи, связанные с анорексией. Они очень опасны. Вообще, расстройство пищевого поведения - это настолько серьезная вещь, что прежде всего надо смотреть, как избежать летального исхода. Летальность при анорексии 7%.

Наталия Горшенкова : 20%.

Епископ Григорий : Я не удивлюсь, если и 20%. Здесь «не до жиру» — всегда надо смотреть, насколько велик риск летального исхода. Если риск не удается купировать, то больше ничем заниматься нельзя, кроме как тем, что купировать этот риск. Если он более или менее надежно купирован, тогда уже становится «до жиру», и можно уже говорить о другом. Причем булимия тоже опасна своей обратимостью и переходом в анорексию. Вообще, здесь нужны специальные знания, навыки.

Наталия Горшенкова : Владыко, единственное, что я хотела сказать, что в литературе по расстройствам пищевого поведения при депрессии описан некий цикл. Как Вы знаете, сейчас реально помогает определенный курс когнитивной терапии, когда клиента избавляют от некоторых так называемых автоматических мыслей. Так вот эти мысли вполне себе вписываются в ту канву, которую сейчас обозначил Алексей: я ленивый, я депрессивный, я не способный.

Епископ Григорий : Это всего касается, и мы сейчас обсуждаем проблему постов. Вы сейчас перескочили на общую проблему религии.

Алексей Зайцев : Позволю себе сейчас только одну реплику из опыта. Вот у нас в приходе есть одна прихожанка, она как раз страдает расстройством пищевого характера. И для нее просто не существует никакого поста даже в Великий пост - никакой проблемы тут нет, она просто не может поститься.

Епископ Григорий : Да, при расстройстве пищевого поведения все эти уставы про пост надо забыть.

Пожалуйста, поддержите "Портал-Credo.Ru"!

Кассия Татьяна Сенина

(Пока оценок нет)

Название: Кассия

О книге Татьяна Сенина «Кассия»

Роман рассказывает о событиях, происходивших в Византии в первой половине IX века. На фоне войн Империи с болгарами и арабами, церковно-политических смут и борьбы иконоборцев с иконопочитателями разворачивается история жизни и взаимоотношений главных героев – знаменитой византийской поэтессы Кассии, императора Фео́фила и его жены Феодоры. Интеллектуальная жизнь византийской элиты с ее проблемами и жизненной философией, быт и нравы императорского двора, борьба церковных партий и жизнь монахов становятся обрамлением для истории любви, которая преодолевает все внешние и внутренние препятствия и в конце концов приводит героев к осознанию подлинного смысла всего, что с ними произошло.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу Татьяна Сенина «Кассия» в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Скачать бесплатно книгу Татьяна Сенина «Кассия»

В формате fb2 : Скачать
В формате rtf :

Дискуссия вокруг вопроса об имяславии и почитании имени Божия, завязавшаяся на Афоне и в России в начале прошлого века и до сих пор не законченная, не только затронула определенные богословские и философские вопросы, но и выявила противостояние двух менталитетов, двух культур — Востока и Запада.

Сторонники имяславия мыслили внутри философии и культуры, сложившихся в Византии под влиянием восточной Православной Церкви — работы главного апологета имяславия иеросхимонаха Антония (Булатовича) полны ссылок на писание Ветхого и Нового Заветов, творения отцов православной Церкви, современных ему православных подвижников (таких как прославленные впоследствии во святых Иоанн Кронштадский и Игнатий Брянчанинов) и литургические произведения (стихиры, каноны, молитвы, используемые в православном богослужении). Старец Иларион, автор книги «На горах Кавказа», которую «имяборцы» подвергли критике, положив начало смуте, тоже опирался на Священное Писание, учение отцов Церкви и собственный молитвенный опыт.

Между тем, в работах противников имяславия довольно мало богословских доводов и ссылок на отцов Церкви, зато «имяборцы» нередко прямо или косвенно использовали доводы, исходившие от западных богословов, писавших в духе протестантизма, или из тех учебников, по которым в то время обучались в духовных академиях, и которые зачастую представляли собой смесь католических и протестантских воззрений, а не учение византийских отцов. Владимир Эрн, критикуя Послание Российского Синода, осудившее имяславие, замечает, что «в своих контраргументах Синод опирается не на святоотеческую мысль, не на мысль святых и подвижников, а на некую философию , ad hoc придуманную», и руководствовался номинализмом в духе Д. С. Милля, проповедуя протестантское по сути учение о молитве. Как указал о. Георгий Флоровский, главный идейный противник имяславия митрополит Антоний Храповицкий в своих воззрениях был довольно далек от византийских богословия и аскетики, будучи сторонником «гуманистического идеала “общественного служения”» — т. е. идеала, сложившегося в западном христианском мире в последние века, — «и при всем своем отталкивании от “западной эрудиции” Антоний остается с ней слишком связан. Отказаться от западных книг еще не значит освободиться от западного духа ». Флоровский отметил, что в стремлении к «нравственному» истолкованию догматов «всего ближе к Антонию примыкает Сергий Страгородский» — составитель упомянутого синодального Послания, — и в этой «русской школе “нравственного монизма”… не было созерцательного вдохновения, и слишком много психологического самоанализа. Это был несомненный отзвук западных богословских настроений».

Это расхождение между спорящими сторонами прекрасно сознавал и сам о. Антоний (Булатович), высказываясь на этот счет недвусмысленно и довольно резко. «Все они, — пишет он о противниках имяславия, — как видно, еще со школьной скамьи в своем православном умосозерцании и заразились всякой интеллигентщиной и толстовщиной, и всяким другим ядом западного свободомыслия, ибо кто из нынешнего поколения высокообразованного не повредил в юности чистоты своего православия? В нынешний век, когда …даже веру в Божество Иисуса Христа людям образованного класса приходится с великим трудом в себе отстаивать, теперь, конечно, новая имеборческая ересь найдет себе изобильнейшую пищу. Тому, кто и в Божество Христово еле-еле верит, тому где же трепетать, как то подобало бы, пред Именем Божиим, и где ему веровать в Имя Божие, как в Самого Бога». Как можно видеть, о. Антоний не ошибся: до 1917 года и грядущего торжества безбожия оставалось всего несколько лет, и хотя многие из противников имяславцев стали впоследствии новомучениками, однако вполне очевидно, что немалую роль в падении Российской империи и в бедствиях, обрушившихся на Русскую Церковь, сыграли именно сами церковные деятели.

В другой своей работе о. Антоний вопрошает своих противников: «Почему не хотите вы признать евангельские Глаголы Слова за Деятельность Слова и за Божество? …Или, может, вы склонны думать с разными западными мудрецами, берущимися ныне исправлять Евангелие, что Апостолы и Евангелисты по невежеству своему испортили слова Спасителя и записали не Глаголы Божии, а свои личные воспоминания о Спасителе, плоды своей личной памяти? Но тогда мы с вами совершенно не единомысленны, ибо верим в Боговдохновенность слов Евангелия и в истинность их…»

Но с особенной силой о. Антоний обозначает это противостояние Востока и Запада в своей третьей большой работе, которая во многом посвящена опровержению нападок С. Троицкого на имяславие. Автор одного из докладов, на котором основывался Синод, осуждая имяславие, Троицкий издал несколько работ, где пытался доказать, что «имяславцы» повинны в евномианстве и других ересях. Булатович уличает Троицкого в противоречии святым отцам и искажении их мысли, равно как и в намеренном извращении учения «имяславцев», и утверждает, приводя тексты святых отцов Восточной Церкви, что то учение об имени Божием, которое отстаивают «имяславцы», «не только не ересь, но есть основное учение Церкви и верование всех святых, не высокоумных умом, не переучившихся учениями западных богословов, подобно некоторым нынешним богословам, не навыкших все понимать превратно, все пересуживать и перетолковывать…» Он указывает, что Троицкий в своем учении о необязательности использования имен Божиих при молитве, основывается «на словах ученого невера Запада и, в подтверждение своего понимания Имен Божиих как слов текучих и пустых и не необходимых в тайне благочестия, приводит слова Макса Мюллера, который утверждает, что все Имена Божии явились путем измышления человеческого». Троицкий действительно ссылался на «Лекции по науке о языке» М. Мюллера и утверждал, что в древности «люди могли быть глубоко религиозными, не имея никаких имен для обозначения Бога», — мысль, надо заметить, достаточно абсурдная, поскольку неясно, каким образом можно быть религиозным, т.е. иметь понятие о существовании Бога и молиться Ему, никак Его не обозначая. Отец Антоний не преминул это заметить: «Богувне Имени Его молиться невозможно», и если упразднить все Божественные имена, то «пришлось бы или совсем перестать молиться и священнодействовать, или придумать себе иное “Имя ” — иного бога, или сделаться идолопоклонниками», которые «непосредственно поклоняются своим чувственным идолам».

Отец Антоний понимал, что причина расхождения между ним и его противниками заключалась в различном понимании того, что такое вообще имя Божие: «имяборцы» понимали имя просто как сочетание букв или звуков, отвлеченный символ, изобретенный людьми для обозначения Бога, «имяславцы» же признавали, что в имени Бога есть еще и «внутренняя сторона», и по этому внутреннему содержанию оно и является энергией Божией, а значит, Богом . «Я думаю, что мы не ошибемся, — пишет о. Антоний, — если под словом “Имя Божие” будем понимать Богооткровенную Истину о Боге». Это вполне согласуется с учением св. Дионисия Ареопагита о внешней и внутренней стороне Божественных имен. «Следует обратить внимание на инаковость по отношению к Богу разных Его образов в многовидных явлениях», — пишет он и, пояснив, что символически обозначают в отношении бесплотного Бога такие понятия «ширина» или «глубина», продолжает: «Но чтобы за объяснением инородных образов и форм не позабыть нам самих бестелесных богоименований (τἀ ς ἀ σωμάτους θεωνυμίας), перемежая их чувственными символами, об этом мы скажем в “Символическом богословии”». Таким образом, св. Дионисий отличает инородные Богу образы и формы, т.е. имена-символы, от заключенных в них бестелесных, т.е. нетварных имен-энергий, — именно об этом постоянно писал о. Антоний, и именно этого не желали признавать его противники: «Имяборцы отвергают то, что Божественные Истины в Глаголах и Именах Божиих суть Его сущий истинный Свет, но почитают их только за мысленные номинальные символы».

В. Гагатик совершенно справедливо указал, что главная причина спора об имени Божием заключается в том, что защитники <388> имяславия «исповедовали философский реализм» — реальность встречи с живым Богом при молитве именем Его, — тогда как «имяборцы» «не желают признавать такой реальности, такого мироустройства», для них «неприемлема мысль о том, что человеку дарована возможность реальной встречи с Богом по первому человеческому зову»; «и та, и другая сторона лишь защищала с помощью дискурса свой жизненный выбор» — или «установление реальных отношений человека и Бога» при всецелой обращенности человека к Богу, или всего лишь согласие «выделить для Бога из своей собственной жизни какую-то определенную часть», а в остальном жить «обычной человеческой жизнью», не напрягаясь и не думая о том, что встреча с Богом в имени Его происходит постоянно и вполне реально.

Об этом же писал и о. Антоний, размышляя о том, почему известное решение Московской Синодальной конторы об оправдании «имяславцев» не могло положить конец дискуссиям: «…богословский спор не мог на этом закончится, ибо, если виною спора в значительной степени было взаимное непонимание спорящихся, то, с другой стороны, причиною этого взаимного непонимания было не случайное недоразумение, но некая органическая разница веры тех и других в призывание Имени Господня. Эта же органическая разница веры была причиною и прежде бывших богословских споров: между арианами и православными, между иконоборцами и почитателями икон, и пр. …органическая разница во внутреннем веровании спорящих видится и в данном споре: у одних мы видим преобладание деятельности ума над деятельностью сердца и навык отделять в сердечном своем чувстве призываемое Имя от Призываемого Господа, а у других, наоборот, виден естественный навык к неотделению в сердечном своем чувстве призывания от Призываемого. …У одних видится вера в действенность молитвенных слов и Имени, у других же действенность призываемых Имен и произносимых в молитве слов подвержена сомнению. Одними Имя Божие искони принималось за реальность , а другими — за номинальность . У одной стороны — тяготение Востоку, а у другой — к Западу».

Как отметил о. Георгий Флоровский, для истории русского богословия вообще был свойственен «разрыв между богословием и благочестием, между богословской ученостью и молитвенным богомыслием, между богословской школой и церковной жизнью… Богословская наука была принесена в Россию с Запада. Слишком долго она и оставалась в России чужестранкой, даже упорствовала говорить на своем особенном и чужом языке (и не на языке житейском, и не на языке молитв). Она оставалась каким-то инославным включением в церковно-органическую ткань. Богословская наука развивалась в России в искусcтвенной и слишком отчужденной среде, становилась и оставалась школьной наукой. Превращалась в предмет преподавания, переставала быть разысканием истины или исповеданием веры». Спор вокруг имени Божия, начавшийся почти столетие назад, является не просто частным внутрицерковным конфликтом, но корнями уходит гораздо глубже: «имяславцы» и «имяборцы», формально исповедуя одну и ту же православную веру, на деле тяготели к разным образам жизни, к разным культурам, к разным философским дискурсам, по-разному понимали духовную жизнь — и, как следствие, в конечном счете у них обнаружилась и разница в самой вере, что и привело к конфликту. Спор об имяславии в очередной раз показал, что не бывает правильной философии без соответствующей ей аскетики: истинным богословом может быть лишь тот, кто чисто молится, а вовсе не схоластик, хорошо изучивший «богословские науки»: «настоящий философ есть тот, …который не только знает, но и испытывает божественные вещи»; «истинным философом является тот, кто явно и непосредственно в себе самом имеет сверхъестественное соединение с Богом», тогда как «без Духа пишущие, говорящие и намеренные созидать Церковь душевны и не имеют Духа… И говорят они от себя самих, а не Дух Божий … говорит в них».

ПРИМЕЧАНИЯ

См. подробнее: Монахиня КАССИЯ (Т. А.СЕНИНА), Афонское имяславие: степень изученности вопроса и перспективы исследований// Вестник Русской Христианской Гуманитарной Академии 9.1 (2008) 286–291.

Уже первая его большая работа — иеросхимонах Антоний (БУЛАТОВИЧ), Апология веры во Имя Божие и во Имя Иисус (М., 1913) — сводит вместе высказывания разных православных авторов об имени Божим и «служит своего рода хрестоматией текстов по данной теме» (Епископ Иларион (АЛФЕЕВ), Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров (СПб., 2002) Т. I. 421).

Мне уже приходилось это отмечать: Т.СЕНИНА, Имяславцы или имябожники? Спор о природе Имени Божия и афонское движение имяславцев 1910–1920-х годов (СПб., 2002) 21; переиздано в: Имяславие. Сборник богословско-публицистических статей, документов и комментариев. Т. II / Общ. ред., сост. и комм. протоиерея К.БОРЩ (М., 2005) 996–1043, см. 1022.

В.ЭРН, Разбор Послания Святейшего Синода об Имени Божием // Начала. Религиозно-философский журнал. № 1–4. Имяславие. Вып. I (1996) 60, 65, 68.

Прот.Г.ФЛОРОВСКИЙ, Пути русского богословия (Париж, 1937) 432–433.

Там же. 438–439.

БУЛАТОВИЧ, Апология… 46–47; ср. переиздание в: Е. С.ПОЛИЩУК (ред.), Имяславие. Антология (М., 2002) 52.

Об этом см., напр.: М. Б.ДАНИЛУШКИН (общ. ред.), История Русской Православной Церкви. От восстановления Патриаршества до наших дней. Т. I: 1917–1970 (СПб., 1997) 22–52; к сожалению, автор ни словом не упомянул об имяславческом споре.